Староста в пятницу на последней паре объявила:



- Гинекология будет в третьем роддоме! Цикл с понедельника! Эльвира предупредила, чтоб не забыли колпаки и маски, иначе занятие не зачтет!



Мы заканчивали медицинское училище. Последний курс, и нашего добрейшей души акушера Андрея Васильевича Сухова сменила смуглая резкаячитать дальше и какая-то темная Эльвира Леонидовна Багрицкая, утверждавшая, что она внучка известного поэта Эдуарда Багрицкого. Контраст Багрицкой с Суховым, был настолько резок, что даже случайно встречая его в коридоре училища наша группа обступала любимого акушера, и подобно щенкам жалобно поскуливала - "как нам без него плохо!".



Мне повезло. Я один в этом цветнике, один парень на двадцать четыре девчонки! И конечно же я нашел себе и невесту и жену... Свадьба на последнем курсе - дело обычное. И вот мы - Игнатов Юрик и моя невеста, а теперь уже целые сутки - жена, Машенька Воронина - супружеская пара!



Первая брачная ночь... Из соседней группы, подвалили двое ребят, Женька Бедерман по прозвищу "Пинчер", такой же черный, худой, и всегда в очках с затемненными стеклами, и Виталик Козлов... "Ну как она". Так я вам и сказал?!. Нормально...



Женька пожал плечами:



- Сейчас девочки наперечет... - я не стал спорить. Жить в мучилище и не стать ходоком - трудно. Я и слово-то это "ходок" только тут услышал... Виталик, осклабился, и щеки его повисли как у ротвейлера, только слюней повисших не хватало... Ну, фиг ли они пристали?



- Машка - скала... - только и сказал он.



Я промолчал, но в душе появилось какое-то странное двоякое чувство, Козлов и к ней подкатывал? Странно. И с другой стороны, я ведь тоже гулял с ней больше года, и целовались, и обнимались, чего только не было, а чего нельзя - того нельзя... Верно, Виталик определил - скала. Они хотели узнать, а что узнать? Девочка ли Маша? Девочка... и сейчас и сегодня... Я ее не стал трогать. Сам не знаю, как удержался... Мы после свадьбы так устали, от плясок, шума, галдежа... безумной очереди во дворце бракосочетаний... И родичи наши - родители, отправили домой и оставили нас в квартире одних уже совершенно не тревожась за нас. Я устал как собака, и хоть предвкушение близости не оставляло, и чем ближе, тем отчетливее оно проявлялось, тем сильнее я замечал встревоженность на лице у Маши. И уже, забравшись под одеяло, и прижимаясь к ее телу, я вдруг понял, что сегодня ничего делать не буду... Могу только сказать, что это было очень трудно! Невыносимо трудно! Но терпение было вознаграждено. Я не знаю, что произошло на следующий день, в воскресенье, но вечером она сама вдруг стала неожиданно игривой... я мою Машу не узнал... И все случилось само собой... В понедельник я знал, я теперь муж, а Машенька - моя жена.



Утро понедельника началось в третьем роддоме. В прошлом году мы были на занятиях с Суховым в другом. Там мы принимали роды, и девчонки все время выпихивали вперед меня. Вот я и напринимал за всю группу! Третий роддом встретил нас неласково, от опухшей после выходных гардеробщицы, которая наотрез отказалась принимать наши плащи и сменку, а вместо этого визгливо гавкала "у студентов своя раздевалка! Идите в подвал!". Мы в обнимку с одеждой стояли в холле роддома, пока к нам не вылетела Эльвира Леонидовна. Она критично оглядела группу, "сменку, колпачки, маски - не забыли?" "Нет!" - нестройным хором ответили мы. "Все пришли?" - снова спросила Эльвира. "все!" - также отозвались мы. "Как вас много!" - проворчала, Эльвира, сунула ключ старосте и скомандовала "Быстро в подвал, там в комнате оставите свои вещи и поднимайтесь на третий этаж!"



Минут через десять мы подтянулись в холле третьего этажа у дверей с надписью "Гинекологическое отделение". Эльвира поглядывала на часы. Мы окружили ее.



- У вас была уже гинекология в прошлом году?



- Нет, - ответила за всех староста. - у нас было акушерство.



Эльвира досадливо поморщилась.



- Ну ладно, сейчас идем в абортарий, разберитесь на четыре группы.



Она развела нас по малым операционным. В нашей группке остались пятеро: я, Маша, Вика Сорокина, Людочка Чернова и Ирина Пень. Эльвира завела нас в последнюю операционную, ни к кому не обращаясь сказала:



- Тут хорошо еще все отдельно, а в десятке я работала там зал на шесть кресел! Так, - она снова оглядела нашу группу, - вы, она кивнула на Людочку, - и вы - на Ирину, будете мне помогать, а вы, - на Машу и Вику, пока ждите, потом смените. - Я ждал своей участи, - а вы, - сказала Эльвира, глядя на меня, - будете помогать анестезисту. - Я не возражал.



В коридоре вдоль стены на банкетках рассаживались женщины. Все разные, и взрослые, и совсем молоденькие, ровесницы моей Маши, и одна совсем юная лет шестнадцати. Все они были в ночных рубашках, тапочках, и у каждой под мышкой по пеленке. Они не разговаривали, правда, одна, пожалуй самая старшая, негромко переговаривалась с такой же солидной женщиной. Чувствовалось, что они тут не впервой. Девочка сидела уставясь неподвижным взглядом в противоположную стену и крепко закусила нижнюю губу.



- Пить хочется, - в пространство сказала женщина. - Не дают!



И, как по команде, все стали облизывать пересохшие губы.



В операционную вбежал молодой, может, ну на год или два старше меня парень в колпачке пилоткой, и символической маске, свисающей ниже носа и усов. Он увидел меня. Притормозил, сказал:



- А, хорошо. Иди сюда! - за рукав подвел меня к аппарату "Полинаркон", - будешь давать закисный наркоз! Умеешь? - я кивнул, невелика премудрость. Сначала - поровну, потом 2/1, главное не дать развиться стадии возбуждения, а как заканчиваться будет операция - 1/2 и 1/3. Я спросил:



- А на сомбревине или калипсоле не лучше?



- Добро переводить, - хмыкнул анестезист. - Эльвира Леонидовна не любит, когда абортницы спят. Не любит! - повторил он.



До сих пор я все делал под присмотром. Теперь мне дают аппарат и ничего не объясняя, говорят: "делай". Будем делать.



Эльвира Леонидовна повязала поверх халата клеенчатый фартук, и взяла из пачки карт, лежавших на подоконнике, верхнюю. Прочитала фамилию:



- Переверзева! - обращаясь ко мне, - Студент, вызовите Переверзеву!



Я выглянул в коридор и позвал. Поднялась молодая женщина, сосредоточенная, погруженная в себя. Она решительно улеглась на кресло. Я наложил ей на лицо маску, открыл краники закиси азота и кислорода. Эльвира вдруг крикнула:



- Подожди! - я послушно приподнял маску. Она стала выспрашивать женщину, делая пометки в карте, та глядя в потолок механически отвечала. Наконец, Эльвира положила карту обратно на подоконник и сказала: - зад дай сюда! - я сразу не понял, что она обращается к женщине. Та послушно подвинулась. Я занялся маской, регулируя подачу смеси, и по ровному дыханию женщины понял, что она задремала...



Я читал учебник, но одно дело читать, и совсем другое видеть и главное слышать. Эльвира что-то делала, мне не было видно, но Я видел в свете окна лицо Маши. Лязг, чмокающие звуки, - "Держите зеркала!" - это девочкам. Щелк, щелк, -"Держите так!" . Женщина начала пристанывать, я немного увеличил подачу закиси. Она еще не в наркозе! Что ж там делает Эльвира? Бенц, бенц, что тяжелое металлическое падает в тазик, я чуть отклонился - круглые штыри - расширитель Гегара. Эльвира носком туфельки щелкнула переключателем, загудел отсос, и в банку с хлюпаньем полетели кровавые ошметки. Эльвира минуту примерно работала отсосом. И приговаривала:



- Двенадцать недель? А все пятнадцать не хотите? - я очнулся оттого, что кто-то тыкал мне пальцами в лицо. Женщина открыла безумные глаза и старалась дотянуться мне до глаз пальцами. Эльвира, отложила отсос. И начала шкварить кюреткой! Я увидел, как побледнела Маша. Она зажимала рот. Девочки, держащие зеркала и зажимы, отворачивались. Эльвира Леонидовна, вдруг прикрикнула на всех:



- А ну! Что это у вас больная расхулиганилась?! Уменьшайте закись! Вы что не видите у нее возбуждение?! - Я с трудом отбивался от агрессивной в наркозе абортницы, а она старательно тянулась к моему горлу. - Держи ее! Да что ж такое? Девочки, вот вы свободные, подвиньте ей жопу! Невозможно ж работать! Уползает! А вы там, следите за наркозом! - это мне. А мне приходилось держать женщине руки, маска давно уже упала вниз и висела на шлангах.



- Я не могу!



Эльвира отложила инструменты и сидела, не двигаясь, дожидаясь, пока мы наведем порядок. Закись понемногу отходила, и женщина, что за весь эпизод возбуждения не сказала ни слова, только скрипела зубами, стала обмякать, и снова задремала. Я поднял маску, уравнял подачу смеси.



- Скоро закончим, - сказала Эльвира, - постарайтесь, чтоб она не елозила больше!



Маша вдруг совершенно белая повернулась и пошла к двери. Эльвира окликнула: - Куда вы? - НО Маша не ответила. Поверх маски я видел только полосочку лба брови и совершенно неподвижные глаза. Бростть маску я не мог. Видел, что с Машей твориться что-то неладное, но помочь не мог. Она выскочила за дверь. - Что это с ней? - спросила Эльвира. Вика , стоявшая с другой стороны ответила:



- Ей плохо!



- Это хорошо, - сказала Эльвира. - Может, сама глупостей совершать не будет.



Девчонки дружно посмотрели на меня. Ага! Нашли козла?! Я то тут при чем? Эльвира продолжала работать кюреткой выскабливая эндометрий, и звук - хруст будто по морозному снегу, наполнял всю операционную, я уже не слышал разговоров, ни слов Эльвиры, ни ответов девочек, кажется, она начала занятие по гинекологии... только руки ее методично двигались, то правая, то левая... Да хватит же!!! Я вдруг остро почувствовал состояние Маши... К горлу подкатила волна тошнотная. Я сдержался. Эльвира отложила кюретку и снова взяла отсос. И снова в банку полетели с хлюпаньем клочья... Бросить все и уйти блевать мне не давало то, что я не могу бросить сейчас эту женщину. Потому что аборт еще не закончен, если сейчас перестать давать ей смесь... Эльвира громко крикнула:



- Вы что, там, заснули? Давайте будить ее, я кончаю.



Я завернул кран закиси и дал максимально кислород. Эльвира складывала окровавленный инструмент в пеленку. Завернула кульком, положила отдельно. Другой пеленкой протирала забрызганный кровью фартук, скинула перчатки и, подойдя к женщине, пошлепала ее по щекам!



- Просыпайся! Просыпайся! - Женщина приоткрыла бессмысленные глаза, постепенно сфокусировала взгляд на лице Эльвиры, - Все уже. Закончили. Можешь встать? Женщина поперхала, и пересохшим голосом ответила:



- Могу, сейчас. - завозилась, пытаясь перекинуть ноги через подколенники, Вика ей помогла сесть на кресле.



- Пеленка где? - так же громко, как мне показалась сварливо, крикнула Эльвира. - Пеленку принесли?



- Да, - кивнула женщина. Наркоз еще не отошел. - принесла. - Она стала обшаривать вокруг себя кресло. Я увидел ее скрученную жгутом пеленку на полу, и поднял. - Спасибо. - Женщина повернулась ко мне. - А вы кто?



- А вы что, так крепко спали, что не помните, кого хотели удушить? - пошутил я.



Женщина вдруг подняла голову, сна в глазах почти не было.



- Вы для меня все на одно лицо, сволочи, - вдруг сказала с дикой ненавистью. - Все. - повторила она. - Вам бы только хобот свой пристроить...



- Ну ладно, хватит! - прикрикнула Эльвира, и скомандовала Вике, - проводите ее в палату!



Вика взяла женщину под локоть, и повела вон из абортной. У двери та вдруг остановилась и, повернувшись ко мне, сказала:



- Извините.



Ирина и Людочка скинули свои перчатки, и пока Эльвира разворачивала на столике новый набор, пошептались, поглядывая в мою сторону.



Я обратился к преподавателю:



- Я могу выйти?



- Зачем? - удивилась Эльвира, - мы уже начинаем следующую.



- Мне надо, - сказал я как можно тверже. Ну не стану ж я объяснять, что хочу найти свою жену.



- Ну хорошо, - неохотно согласилась Эльвира Леонидовна, - только быстро. У меня сегодня восемь баб. - меня передернуло! БАБ! Каких баб? За что она так к ним? Я вспомнил сидящих у стены абортария женщин, баб там может быть одна-две. Остальные довольно симпатичные молодые женщины. А эта - девочка совсем! Баба?



Машу я нашел на лестничном пролете у окна. Она смотрела на желтую облетающую листву в парке за роддомом. В небе над парком крутились птицы. У нее на щеках остались дорожки потекшей туши. Я обнял ее, поцеловал в щечки, в глазки, в набухший от рева красный носик.



- Ну что ты?



Она снова выдернула из кармана скомканную маску со следами помады, и приложила к глазам.



- Я не могу там. Не могу.



- Я понимаю.



- Ничего ты не понимаешь! Ты ее глаз не видел.



- Кого?



- Эльвиры, - Маша опять хлюпнула носом. - она вдруг снова заплакала, и говорила прерываясь сквозь слезы и всхлипы - она там, хлюпает, хлюпает отсосом, а я вижу, что ей это нравится! Ты понимаешь?



- Понимаю, - я не знал, как ее успокоить. - Ну она ж не может отказать им. Придет другой врач и все равно сделает аборт.



Маша кивнула. Стала успокаиваться. Вытерла красные глаза.



- Ты понимаешь, - сказала она, - я увидела в банке... она прерывисто по-детски вздохнула, - там прижавшись к стеклу была вот такая, - она показала кончик мизинца, - ножка. А ведь это был живой человечек. Ребенок. А теперь нет. - Она снова затрясла головой, - я не хочу туда больше. Не хочу!



Я тоже не хочу. Но я обещал вернуться. Там еще восемь... кого?



Подходя к операционной я сдвинув брови как можно строже чуть хрипловатым голосом сказал:



- Ну, кто следующий?



И, сидящая с остекленевшими от страха глазами, девочка, с криком: "Мама! Мама! Я не хочу! Не хочу!" помчалась коридору. У поста ее перехватила медсестра.



- Ну что ты, глупая! Рожать будешь? - а та билась в ее руках и верещала по-детски:



- - Не хочу!



Я не стал досматривать эту картину, и снова обратился к женщинам:



- Кто идет?



- Свиридова! - раздался над моим ухом голос Эльвиры, - кто Свиридова? Где она?



- Да вот Свиридова, - отозвалась, держащая девочку за руки, медсестра, - говорит, не хочет!



- Как это не хочет? - в глазах Эльвиры Леонидовны мелькнула досада, сменившаяся деловитостью, - если будет рожать, пусть распишется и на все четыре стороны! - Но я заметил, что это как-то не очень радовало Эльвиру. Медсестра отпустила девушку и подошла к нам, недовольно глянула на меня "ушел бы ты, парень. Поговорить надо", но промолчала, а я прикинулся тупым.



- Звонила ее мать...



- Ну и что? - В глазах врача виднелось понимание...



- Ничего, просила позвонить, как аборт закончите, - многозначительно сказала медсестра.



- Но она ж отказывается, я не могу. - в голосе Эльвиры проскользнули казенные нотки.



- Она сама не понимает, что говорит, - горячо сказала медсестра, - сейчас отказывается, а завтра не дай Бог, на криминальный пойдет! Лучше уж тут! Я с ней поговорю. Она придет!



- Ну, поговорите, я пока другую возьму.



Эльвира Леонидовна пошла обратно в операционную, оглянулась на меня:



- Что встали? Идите к аппарату. А где еще одна студентка? Ей что, все еще плохо?



- Я пойду, поищу ее, - нашелся я и снова помчался к лестнице. Маша была там все еще. - Маш! - Она обернулась. - Там девочка лет пятнадцати! Отказывается от аборта, а медсестра пошла уламывать ее. - Маша непонимающе смотрела на меня. Я не знал, как объяснить: - Иди к ней, если сможешь, уведи. - Я увидел, что в глазах у моей жены блеснуло понимание. Страх прошел. - Давай, Эльвира пока другую берет, я тут, а без меня не начнут, ну давай же!



- Сейчас, сейчас, - Маша начала красить губы.



- Некогда, - потянул я ее за руку, - потом накрасишься, Маш!



Мы выбежали в коридор, медсестра сидела за столом. Я подошел к ней:



- А где Свиридова лежит?



- Где, где, - усмехнулась сестра, - на кресле...



Я вбежал в операционную. У кресла стоял давешний анестезист и вводил внутривенно препарат, Свиридова спала. А Эльвира уже лязгала своими железными инструментами...



2002 г.